В один из пасмурных мартовских дней Авиошка трудился на заводском испытательном аэродроме: слушал замечания летчиков, их беседы с техниками и инженерами, затем потихоньку отходил к самолетам, проникал через закрытые лючки внутрь и что-то там колдовал.

Особенно он тревожился перед вылетом серебристых машин, во время предполетной подготовки: по многу раз нырял в недра самолета, что-то проверял и перепроверял, и лишь когда его глазки радостно блестели, а носик-пропеллер от удовольствия крутился, можно было понять: добро на вылет есть. Инженеры и техники Авиошку не видели, но чувствовали в такие моменты, что машина готова к тому, чтобы взлететь, и облегченно вздыхали. Глядя на них, спокойнее становились и пилоты, уверенно поднимая свои металлические птицы в хмурое весенне-зимнее небо.

Видел Авиошку лишь Профавик, настырно крутящийся неподалеку и всем своим видом показывающий, что Авиошка занимается совсем не тем, чем надо, и что лично ему, Профавику, он нужен непременно и прямо сейчас. О том же самом говорил и вид Белки, скачущей по мокрым веткам протянувшегося рядом с взлетной полосой леса, а ее сердитый стрекот слышали даже люди в перерывах между форсажным грохотом идущих на взлет самолетов.

Авиошка не обращал внимания на друзей, сосредоточенно занимаясь своим делом. И лишь, когда полеты были окончены, серебристые птицы замерли на стоянке, а люди пошли на отдых, довольные успешным рабочим днем, он вытер руки ветошью и направился к кромке леса.

– Ты думаешь, вошел в режим невидимости, и мы тебя не отследим? – сердито зажужжал над ним Профавик. – Совсем заработался, друзей не видишь!

– Да, – вредно добавила Белка, прыгнув на нижнюю ветку огромной ели. – Конечно, ты талисман профсоюза, но ведь тебя у нас никто не отнимал.

Авиошка устало присел под ель, на сухой участок земли, усыпанный иголками, и улыбнулся приятелям.

– Вы же видите, мне некогда талисманом быть, – сказал он им. – Я работаю. А невидимость нужна, чтобы людям не мешать. Вы чего такие сердитые сегодня?

Профавик приземлился рядом с елью и чихнул.

– Опять некачественную горючку подсунули, – проворчал он и снова чихнул. – Так и гриппом недолго заболеть.

– И у меня что-то хвост ломит, – пожаловалась Белка. – Там чего диспетчеры обещают? Перемену погоды?

– Говорите прямо, – рассмеялся Авиошка. – Я же вас давно заметил, просто мне от дела отрываться нельзя. Случилось что-то?

– Случилось, – вздохнул Профавик. – В нашем профсоюзе отчеты и выборы, а это примерно как турбулентность в воздухе.

– Без тебя никак, – добавила Белка. – И тебе нужно вмешаться.

– Ого, – сказал Авиошка и приготовился слушать.

Он уже знал, что в профсоюзе никого не назначают, а выбирают. Люди избирают тех, кто будет потом защищать их интересы на работе, организовывать досуг и отдых, заботиться о здоровье и помогать в лечении, делать множество других важных и полезных дел. Таких называют лидерами и доверяют им, поэтому выбирают самых достойных, уважаемых, на кого можно положиться.

– Это время пришло, – сказал Профавик. – А Сергеич не хочет, чтобы его выбрали снова. Помнишь его? Это на том заводе, когда ты пришел к людям впервые. Он там председатель профкома.

– Не хочет, не хочет! – возбужденно застрекотала Белка. – А кто кроме него? Некому! Я уже и глазки ему строила, а он все равно не хочет!

– Нужны ему твои беличьи глазки, – ехидно фыркнул Профавик.

– А хвост? – возмущенно воскликнула Белка. – Такой чудный пушистый хвост!

Пока друзья ожесточенно спорили о том, что лучше может убедить председателя профкома – глазки или хвост, Авиошка сосредоточенно думал. Он помнил, что именно на том заводе его впервые назвали талисманом, помнил, что тогда по случайному, как он считал, совпадению исполнилось желание работницы цеха, получившей возможность вылечиться от болезни… Помнил и председателя профкома, и суровые глаза директора, и надежду на лицах токарей, слесарей, клепальщиков, многих других людей.

– Вот поэтому, – решительно сказал Профавик, – сейчас летим к Сергеичу, и ты будешь с ним разговаривать.

И они полетели.

Снова, как когда-то, Авиошка с председателем профкома шли по цехам завода. И снова Авиошка видел светлеющие при взгляде на него лица людей, прихорашивающиеся станки, приветливые улыбки. Только сам Сергеич, как по-простому называли его работники, был задумчив.

В гальваническом цехе Авиошку крепко обняла Анна Никитична – работница, излечению которой он вольно или невольно помог, и в глазах ее Авиошка увидел слезы.

– Авиошенька, – шепнула она ему, – спасибо-то тебе какое, и от всех наших женщин тоже. Повернулось-то как: потом и еще для нескольких деньги нашли, выздоровели они. И Сергеичу благодарность, он постарался.

В цехе механической обработки к Авиошке подошел еще один работник, крепкий и плечистый, осторожно протянул мозолистую руку:

– Ну, здорово, талисман. Спасибо тебе от ребят с нашего участка. Был тут один случай, могли люди пострадать, но чудом обошлось. Наверняка ты посодействовал. По-другому никак не объяснить.

– На Авиошку надейся, а сам технику безопасности соблюдай, – вмешался в разговор Сергеич, и глаза его впервые блеснули.

– Это да, – согласился работник, – соблюдаем, – и показал на станки, на некоторых из которых были фигурки Авиошки. – Но домовеныш нам тоже помогает.

Сергеич улыбнулся, а Авиошка совсем застеснялся. Не думал он, что о нем здесь так помнят.

– Тут, видишь ли, мы в курсе, что ты, домовеныш, с директором говорил, – продолжал работник. – Так с того времени он совсем переменился. С людьми стал по-человечески разговаривать, в цехах бывать – и без свиты. Была у него кличка «барбос», а теперь просто зовут – директор, и с уважением. Конечно, без строгости на производстве нельзя, но человеком он стал. С понятием.

– Это да, – кивнул председатель профкома. – К профсоюзу прислушивается, идет навстречу. Слышал я, в семье у него большие нелады были, а теперь все наладилось. Сын к нам на завод пришел инженером, работящий парень. За папу не прячется. Вот оно все и сложилось.

– Ты на Сергеича воздействуй, – неожиданно сказал Авиошке работник. – Покинуть нас решил. Ребята волнуются. Не только в нашем цехе. Незаменимых нет, но Сергеичу рано уходить, мы все так считаем, – и ушел к станку.

Сергеич смутился, а Авиошка не знал, что сказать. «Как сложно в мире людей, – думал он. – С самолетами и станками куда проще».

Они еще долго ходили по цехам. Авиошке улыбались, с ним радостно здоровались, и казалось, что в эти хмурые бетонные коробки, наполненные механизмами и людьми, вместе с авиационным домовенышем проникает солнечный лучик. К председателю профкома постоянно подходили люди, советовались, решали множество вопросов, и Авиошка видел, с каким доверием они обращаются к Сергеичу, и как сам председатель оживляется, вникает в каждую мелочь, а с его лица уходит задумчивость.

Долгий день закончился, и уже вечером они сидели в кабинете председателя профкома и пили чай, глядя на голые ветки деревьев за окном на фоне темнеющего неба.

– Знаешь, Авиошка, – сказал Сергеич. – Решил я снова в цех уйти. На производстве опять буду работать. Что забыл – вспомню, что упустил – наверстаю. Пусть председателем кто помоложе будет.

– А почему? – спросил Авиошка. – Ведь люди вам верят.

– Тяжело стало, – вздохнул председатель. – Времена нелегкие, с народом непросто.

Люди ждут от нас то, чего мы сделать не можем. И иногда от бессилия руки опускаются.

– А раньше было легче?

Сергеич посмотрел в большие лучистые глаза домовеныша и будто утонул в них.

Вспомнил он, как в годы, когда не было заказов и работы, организовывал помощь тем семьям, которые были совсем в бедственном положении, и как бился за то, чтобы дети из таких семей хоть иногда питались в заводской столовой.

Глаза этих детей светили перед ним сейчас.

Вспомнил, как доказывал нужность заводского семейного общежития, чтобы сохранить будущее завода – его молодые кадры.

Глаза этих молодых семей, получивших первое в жизни жилье, сияли перед ним сейчас.

Вспомнил председатель, как добивался предоставления бесплатных путевок в санаторий для ветеранов завода, чья пенсия не позволяла им не то чтобы получить хорошее лечение, но даже купить лекарства.

Глаза этих ветеранов благодарили его сейчас.

Многое вспомнил Сергеич – и борьбу за справедливое распределение денег, которые заработал завод, и заботу о безопасности на рабочих местах, и каждодневную тревогу за то, чтобы закон защищал людей труда от несправедливости. Да разве можно все упомнить?

Глаза десятков и сотен людей, которым за эти годы помогли он и его товарищи по профсоюзной работе, смотрели сейчас на него с теплом и благодарностью.

А еще были радостные глаза – тех, кто вместе с председателем участвовал в туристических слетах, спортивных соревнованиях, концертах, торжественных вечерах и множестве других мероприятий, на которых профсоюз ощущал себя как единая семья.

Сергеич словно вынырнул из лучистых глаз домовеныша и глубоко вздохнул.

– Вы как будто на ветру стоите, – тихо сказал Авиошка. – Это трудно. Зато о вас будут помнить. И очень долго.

– Спасибо, Авиоша, – так же тихо сказал Сергеич. – Да, легко не было никогда. Я… я подумаю.

И оба обернулись на стук в окно.

Там по корявой мокрой ветке дерева гордо прогуливалась Белка, стреляла глазками и старательно пушила свой роскошный хвост.

– А мы будем с вами, – стеснительно добавил Авиошка.

И Профавик в пасмурном небе согласно качнул крыльями.

***

Несколькими днями позже на кромке взлетной полосы можно было услышать бурный спор.

– Какая разница, глаза или хвост? – возмущалась Белка. – Я вообще неотразимая! Как можно не стать снова председателем профкома при виде такой красоты? Я же иначе тогда перед ним никогда не появлюсь!

– Нет! – гневно жужжал Профавик. – Это Сергеича впечатлила моя самая изящная в мире мертвая петля, которую я тогда исполнил. Она пробудила в нем авиационные чувства и волю к победе!

Авиошка слушал друзей и улыбался.

Игорь Киселев