Пропеллер, заменяющий Авиошке нос, подозрительно блестел. Авиошка рассматривал его и в луже, и в отражениях стекол кабин самолетов и даже пытался скосить глаза, чтобы разглядеть, так сказать, наяву. В пропеллере ему улыбалось осеннее солнце – и с этим ничего нельзя было поделать.

– Ты куда так нарядился? – спросил его один вертолетик. – Пропеллер у тебя аж сияет. Можно даже птиц пугать.

Авиошка не обиделся на вертолетик, потому что знал, что тот на самом деле очень добрый, а шутит так сердито из-за того, что давно не летал и скучает по синему бескрайнему небу.

– Не пойду я больше к людям, – сказал Авиошка. – У них плохая привычка тереть талисманам носы, чтобы те выполнили их пожелания.

– И не только носы трут, – подтвердил вертолетик, – кому что понравится. Вот шлемофон твой не трогали, нет?

– Нет, – озадаченно ответил Авиошка. – А что, могли?

– Могли, – сокрушенно вздохнул вертолетик. – Меня вот летчики постоянно по боку гладят перед полетом. А механик слова шепчет.

– Какие? – поинтересовался Авиошка.

Вертолетик смущенно помолчал, а потом ответил: – Разные. Хорошие. Это не важно. Но представь, какие люди суеверные!

Авиошка задумался, а потом сказал:

– Может быть, это помогает? Ведь если, например, тебя попросили, ты же людям помогаешь в полете?

– Конечно, – ответил вертолетик. – Я пилотам ошибки прощаю. А если что-то во мне ломается, всегда до земли дотягиваю. По-другому нельзя.

– Ломаешься ты не по нашему с механиком недосмотру, – вздохнул Авиошка, – а из-за того, что ресурс выработал. Но все же иногда летаешь, и это лучше, чем не летать совсем.

– Это правда, – подтвердил вертолетик. – Не хотят меня на пенсию отпускать. Да я и сам не хочу. Вот на заводе меня подновят, и еще полетаю.

На аэродроме хозяйничала осень. Ветерок нес по рулежным и взлетным полосам желтые, красные листья, прилетевшие из соседнего леса, и горьковатый аромат осенней свежести смешивался с запахами отработанного авиационного топлива, нагретого бетона и асфальта – всем тем неповторимым, чем пахнет аэродром, особенно во время напряженных полетов. Авиошка вдыхал этот запах, он был таким родным, знакомым – и уносил прочь мысли о несносном блестящем пропеллере.

– А кто это у нас такой сияющий?

Из подкатившего аэродромного заправщика вылез еще один Авиошка и с любопытством рассматривал маленькие лопасти, в которых отражалось неяркое октябрьское солнце.

– Младший, это тебя на юбилее профсоюза так надраили? – задал он еще один вопрос.

Наверное, этот Авиошка имел право называться старшим, на что указывали его поседевшая шерстка и видавший виды шлемофон, поэтому младший лишь сокрушенно кивнул.

– Не понимаю, зачем гладить мой пропеллер только потому, что люди ценят какие-то юбилеи и празднуют их, – сказал он. – Какая разница, два года прошло или тридцать?

– Ты действительно так думаешь? – спросил старший.

Младший кивнул.

– Это серьезно, – задумался старший. – Вот что: если уж ты вышел к людям, надо, чтобы кое-что знал и понимал. Думаю, пора. Садись-ка в заправщик и поедем. Не спрашивай, куда, сам увидишь.

Тяжелая машина развернулась на стоянке и помчалась к лесу. А затем незаметно растворилась в солнечном сиянии…

Этот аэродром был совсем необычным. Прежде всего, поражали его размеры: ряды самолетов, вертолетов и просто диковинных летательных аппаратов терялись где-то вдали. И у этого аэродрома не было взлетной полосы.

– Да, – кивнул старший Авиошка в ответ на не высказанный вопрос младшего. – Это вечная стоянка. А вот и Авионыч идет. Он главный хранитель этой стоянки.

Подошедший авиационный домовой был совсем-совсем старым, почти белым, но особенно поразительным был его диковинный, выцветший от времени кожаный шлем с меховой подкладкой, на котором сидели огромные очки, напоминавшие глаза стрекозы. Однако умные глаза Авионыча светились энергией, а двигался он так живо и быстро, что даже Авиошка-младший едва поспевал за ним, когда они пошли вдоль бесконечного ряда крылатых машин.

– Значит, говоришь, годы не имеют значения? – задумчиво спросил Авионыч. – И годы истории тоже? А что ты знаешь об истории? Вот давай и начнем сначала…

И Авиошка узнал, как зарождалась авиация в России. О том, что каркас первых самолетов собирался из деревянных частей, изготовленных обычно из сосны и ясеня, а крыло обтягивали полотном и покрывали лаком, для чего существовали специальные «ателье». Что пропеллеры тоже были деревянными и изготавливались из специальных сортов дерева с предварительной просушкой. Металлическими были лишь шасси, растяжки, стыковочные узлы деталей крыла и фюзеляжа, рычаги и тросы системы управления. Для изготовления гондол и закрытых фюзеляжей использовали фанерную обшивку…

Уже тогда, рассказывал Авионыч, у нас наметилось отставание в производстве двигателей, электрооборудования, приборов, которые приходилось закупать за рубежом. Но, несмотря на это, а также на отсутствие технической помощи заводам от государства, частная российская авиапромышленность всего за четыре года, начиная с 1910-го, обеспечила вооруженные силы страны авиацией, по количеству самолетов занимающей второе место в мире. А наш первый в мире многомоторный самолет «Илья Муромец» проложил дорогу к целому семейству тяжелых бомбардировщиков. В 1916 году была принята первая государственная программа развития российского авиастроения, и оно готовилось к новому рывку…

Но затем грянула революция. И начался всеобщий развал. Многие из тех, кто стоял у истоков отечественной авиапромышленности, бежали из страны, бросив заводы на произвол судьбы. Успешно развивавшееся в прежние годы российское авиастроение оказалось на грани исчезновения.

– Вот тогда было тяжело и нам, авиационным домовым, – говорил Авионыч. – Люди разбирались между собой и воевали, а мы лишь могли прятаться в разрушенных заводах, мастерских и надеяться, что еще пригодимся.

– А зачем люди воевали? – спросил Авиошка.

– Видишь ли, – вздохнул Авионыч, – люди не всегда умеют находить между собой общий язык, как мы, домовые. Даже в одной стране. И тогда они ищут правду с помощью оружия. Но каждый ищет свою собственную правду, думая, что она общая, а в итоге все оказываются в проигрыше. Ну, или почти все. Потому что всегда есть кто-то, кто хитрее и бесчестнее других, вот они и получают всю выгоду. Так было во все времена. Так есть сейчас.

Авиошка шел, задумавшись, и даже не обращал внимания, что самолеты, мимо которых они проходили, становились цельнометаллическими, принимали стройные, обтекаемые формы, а иные и вовсе были похожи на птиц, стремящихся к полету.

– Ты не унывай, – подбодрил его Авионыч. – Не все так плохо. У людей бывают тяжелые времена, но они справляются с ними и снова встают на крыло. Вот смотри, какую они войну выдержали… С нашей помощью, конечно.

И он повел Авиошку дальше, рассказывая, как в годы Великой Отечественной войны в тяжелейших условиях было налажено массовое производство боевых самолетов. Нередко после эвакуации заводов из захваченных фашистами городов первые самолеты изготавливали под открытым небом. Для отопления вместо паровых котлов использовали старые паровозы, в строившихся цехах оборудование запускали, как только готовы были стены, а над головами людей вместо крыши было небо…

– Ты можешь себе представить, – восторгался Авионыч, – в таких условиях мы работали, зато к концу войны боевых самолетов у нас было в восемь раз больше, чем у фашистов!

– А на фронтах наши домовые были?

– Конечно, – погрустнел Авионыч. – Самое тяжелое – это провожать летчиков в бой и ждать… – и замолчал.

Авиошка кивнул и подумал, что авиационные домовые вместе с людьми несли весь тот тяжелейший груз, что выпал на долю этой огромной страны, частичку которой он успел узнать во время своих путешествий и полюбить.

– После войны у нас тоже были нелегкие времена, – словно подтверждая его мысли, продолжал Авионыч. – Однажды решили, что нужны не самолеты, а ракеты, в результате авиация была отброшена лет на десять назад. Но мы поднялись. А потом решили, что страну нужно перестроить. Мы снова провалились, и это было почти как война.

– А сейчас как? – спросил Авиошка.

Авионыч пожал плечами:

– А как ты думаешь? Поднимаемся, конечно. Хотя и не так, как хотелось бы. Да ты сам знаешь: специалистов не хватает, оборудования, того, сего… Упустили многое. Но поднимемся. Не впервой. Ну, что скажешь?

– Я увидел историю, – осторожно сказал Авиошка. – И понял, что она очень большая. И что это история не техники, а людей.

– Правильно, – одобрил Авионыч. – Технику создают люди. Значит, историю техники создают они же. А история – это память. В каждой машине, стоящей здесь, заложены судьбы и жизни многих-многих людей. Вот потому правильные люди берегут эту память, а еще более правильные – отмечают юбилеи. Чтобы память не терялась. И чтобы на их примере учились такие, как ты, юные и любопытные.

– Если люди делают историю, то мы тогда зачем? – строптиво спросил Авиошка. – А меня вот еще талисманом профсоюза назначили… Нашего профсоюза, авиапромышленного.

– Да? – удивленно спросил Авионыч и как-то по-новому посмотрел на Авиошку. – Это большая честь. Очень большая. Как я помню, такого не бывало за прошедшие сто лет… Это надо обдумать. А нужны мы людям затем, что без нас они бы делали историю авиации куда как медленнее. И кто знает, какая бы эта история была.

Уже когда они остановились у заправщика, Авионыч сказал:

– Видишь ли, Авиошка, с профсоюзом особая история. Ведь самолеты делают на заводах, ты знаешь. Но люди там живут не только работой. Им еще нужно общаться, дружить, любить, заниматься спортом, петь, танцевать и многое другое. Тогда они становятся единой командой и способны на многое. Раньше им помогали в этом несколько общественных организаций. А сегодня остался только профсоюз.

– Он объединяет людей и защищает их права? – спросил Авиошка.

– Не только. Профсоюз делает людей сильнее и дружнее. Как бы тебе сказать… По большому счету, хорошая профсоюзная организация – это душа коллектива. Без такой души коллектив – только производственный инструмент. Равнодушный и холодный. И пользоваться им может каждый, кому не лень, в разных целях. Такой инструмент быстро заржавеет и придет в негодность. А вред от этого всему нашему авиационному делу.

– Значит, без профсоюза наши заводы не смогли бы выжить во время войны, –задумчиво сказал Авиошка.

– И без него тоже, – согласился Авионыч. – Поэтому то, что тебе доверили стать талисманом профсоюза, большая ответственность. Ты теперь вошел в профсоюзную семью как хранитель ее удачи. Так что не подведи.

– Да уж, – Авиошка потрогал свой блестящий пропеллер. – Меня пригласили на празднование профсоюзного юбилея еще на один завод…

– Покрой пропеллер лаком, – посоветовал старший Авиошка. – Трениеустойчивым. У меня есть такой, инновационный, – и хихикнул.

– Балабол, – сказал ему Авионыч. – Младший, ты вот лучше сюда посмотри.

И Авиошка увидел, как из-за шеренг самолетов и вертолетов выходят авиационные домовые и ободряюще машут ему руками, а кто-то шлемофонами. И почувствовал, как на душе у него потеплело. Он был не один, с друзьями. А за его спиной была огромная профсоюзная семья, которой исполнилось уже 80 лет.

Игорь Киселев